Как-то Аки Каурисмяки сказал про один из своих фильмов: «Это, пожалуй, худшее, что было создано за всю историю кино». Для Каурисмяки это был скорее эпатаж. Для Коэнов, похоже, это творческий принцип. И дело не в том, что у них в фильмах что-то непрофессионально. Совсем нет! Просто все худшее, что было создано в жанровом коммерческом кино за десятилетия его существования, Коэны блестяще воплотили в своем кино «интеллектуальном».

Были времена, когда в искусстве существовали оттенки смыслов. Когда удачная, всерьез продуманная склейка вызывала у зрителя некое ощущение, не сообщая ему при этом прямым авторским текстом, по типу подложного смеха: «Внимание, у тебя возникло ощущение № 4». Были времена, когда разбросанные по фильму детали непонятным, неформулируемым напрямую способом потихоньку, в течение фильма, преображали душу зрителя, вели его настроение к чему-то. И потом он не хотел расставаться с этим настроением еще долго-долго. В «Семнадцати мгновениях весны» есть эпизод, где Штирлиц хвалит профессору Плейшнеру римские профили и торсы, говоря о том, как здорово они вытеснили своей мужественностью, однозначностью, воинственностью поэтичных хлюпиков-греков. А потом вдруг говорит: «Что же вы молчите? Вы же так не думаете?» И мы понимаем, что Плейшнер, хоть и боится откровенничать, но действительно так не думает. Античность далеко, а суть спора на редкость актуальна. Возникли современные «философы» римского типа. Не нужно больше никаких оттенков. Никаких намеков. Не говоря уж о мыслях (а не «общих местах»). Не нужно больше чувств, естественным и таинственным образом возникающих в глубине души. Наступило время убедительных психологических воздействий! «Не обнимай меня, а то я пукну!» – шутит Камеди-клаб.

Учители мира с отрезанным языком, но прибитой гвоздями к руке тяжелой указкой. Мы всегда точно знали, откуда они на нашу голову сыплются. Вот они. Коэны. Новые «аристократы духа». Претензия на авторскую мысль (какая, извините, еще может быть мысль? жанровая что ли?) сочетается у них с блестящим, виртуозным владением всеми голливудскими гадостями. Если уж течет по стене слизь, то такая противная, липкая, хлюпающая, что зрителю становится физически нехорошо (замысел, конечно!) – и он начинает думать, бедолага, что вот это и есть воздействие искусства на сознание. Я же и слышу, как ползет, и пальцы липнут, и крупная она такая, вопреки всякой жизненной логике – никогда так густо обойный клей не накладывают. Если герой – продюсер, то настоящий психопат, жирная свинья, с которой, кажется, пот стекает ещё противнее, чем пресловутый обойный клей! Орёт он так, что кажется, это не могут выдержать ни человеческие связки, ни человеческие перепонки. И увольняет, непременно всех увольняет. Если, конечно, не заставляет целовать ботинки. Избитый прием «Девушка с развивающимися волосами на фоне моря» (Коэны же гении, они сначала дали ее в полиграфии на стене, а потом живьём!) повторяется столько раз, что вспоминается анекдот про милиционера: «Я же мент!» «А я два раза расскажу!» Американцу надо рассказать раз пятьдесят. Вот образ: отваливаются обои. Внимание! Обои! Они отваливаются!!! Ужас! Внимание! СОС! ОТВАЛИВАЮТСЯ!!!

Вся пошлятина голливудских штампов, накопленных за недолгую историю этой удивительной Фабрики грёз, выливается на зрителя, разумеется, «специфическим», «коэновским», «авторским» потоком. Беспечно заливая при этом крохотную мыслишку, тысячу раз обыгранную и обсосанную – о каком-то там маленьком человечке, о его столкновеньице с большущеньким мирком, где можно потерять свою душку и найти плохого дружка, думая, при этом, что дружок хорошенький. Правда, тоже почему-то все  время потненький – для «правды жизни», наверное.

Всё, что делают Коэны (за исключением, может быть, «Зиц-председателя» – там традиции «Метрополиса» Ланга, попытки выстроить хоть какой-нибудь стиль) – это имитация интеллекта, точнее, его симуляция перед плохим доктором – «среднеарифметическим зрителем». Это толстенный рождественский подарок, состоящий из одной оберточной бумаги – разукрашенной то злобными покемонами, то сердечками-колечками, динозаврами-монстрами, но в целом – вполне удобоваримыми. Это желание добиться того, чтобы не все, а хотя бы «средненькие-но-с-претензией» понесли свои кровные, и, выходя из кинотеатра, непременно сюсюкали: «Гениально! Липко! Вонюче! Выразительно!» И с критиками полная идиллия – всю эту галиматью им крайне удобно обозвать «системой художественных приемов», «неповторимым авторским миром образов». Им ведь за это платят.

Вася Умник